Tulup.ru - Клуб любителей фигурного катания

Глава 9 Подсчитали - прослезились!

Страницы: 1234567891011   
 

...Цели олимпийского движения заключаются в содействии развитию тех прекрасных физических и моральных качеств, которые приобретаются в соревнованиях на дружеских полях любительского спорта, и в объединении молодежи мира раз в четыре года на великом празднике, создавая тем самым международное доверие и добрую волю и способствуя созданию лучшего и более спокойного мира.

Олимпийские игры. Основные принципы

Приближение срока Мировой олимпиады усиливало стремление русских спортсменов к массовому участию в этих международных соревнованиях. Инициативу в осуществлении этих стремлений взял на себя «Петербургский речной яхт-клуб». По его приглашению в декабре 1910 года состоялось собрание представителей столичных и московских клубов, обществ и кружков, а также всероссийских союзов. На этом многолюдном совещании был избран организационный Олимпийский комитет, которому надлежало заняться подготовкой команды России к выступлению на Олимпиаде.

Нам предстояло в течение остающихся до этих серьезнейших состязаний полутора лет сделать то, на что Западная Европа и Америка затратили десятилетия. Комитет сознавал, что для разрешения задачи — добиться официального участия России в Олимпиаде — ему придется обратиться с ходатайством к правительству и доказать, что это дело имеет государственное значение; придется также «обивать пороги» высокопоставленных особ, чтобы обеспечить их содействие. Но это не умалило энергии членов комитета. Таким образом, инициатива широкого выступления русских на олимпийской международной арене исходила не от правительства, а от самих спортивных организаций.

Н. А. Панин-Коломенкин. «Страницы из прошлого»

Бум-м-м... Бум-м-м... Звенела палуба над головой. Колокола били не умолкая. Стоило только пройтись по палубе, пробежаться, подпрыгнуть. В ночной тишине даже на цыпочках ходить невозможно: ни спрятаться, ни укрыться. Везде достанет неумолчный гул, звон, шелест, скрип.

Самая страшная пытка — это, наверное, пытка звуком. Размеренным, монотонным. Звук врывается в твои мысля, разрушает их. Он не дает сосредоточиться, успокоиться, отвлечься. Просто заснуть. Голова начинает вибрировать в такт словам, буханью ног по палубе, звону металла в коридорах и соседних каютах. Закрыться с головой одеялом? Положить сверху еще и подушку? Но куда тогда деть вибрацию стен и прикованной к полу узкой кровати? Эта вибрация, беззвучная сама по себе, рождает новый звук, и от этого никуда не уйти.

...Ну, о чем же они думали все эти полтора года? Ведь эти «мелочи» так просто было предусмотреть, надо только чуть-чуть влезть в дело. Почему они не могут перестроиться? Пусть «спорт» слово иностранное, но ведь соревнования, состязания в силе, ловкости, смекалке в России были всегда. Были, и есть, и будут! Почему же тогда к спорту отношение как к чему-то третьеразрядному?

Почему в иной спортивный клуб попасть труднее, чем в самый закрытый английский, аристократический. И на соревнования записывать стали только членов клуба. Что же тогда делать тысячам людей, которые желают участвовать в матчах, чемпионатах, первенствах? А ведь только в общедоступности, демократизме соревнований выход из положения, прямая возможность отбирать тех самородков, которые могут прославить русский спорт на международной арене...

...Металлический звон. Каблуки ухают по палубе. Танцы. Нет, так дальше жить на этой «Бирме» нельзя. Так и все стрельбы закончатся плачевно. Скорее отсюда в город. Надо найти недорогую, близкую к олимпийскому стадиону квартиру.

Панин собирает вещи и через несколько минут сообщает капитану океанского лайнера «Бирма», что он покидает корабль, поскольку здесь нет никаких удобств для житья и отдыха.

Капитан даже несколько удивлен. «Как так нет условий для отдыха? Богатых туристов мы возим. На комфорт еще никто не жаловался. В целости и сохранности, в хорошем состоянии духа и тела перевозим через Атлантику в Нью-Йорк. А тут несколько дней прожить на корабле у стокгольмского причала — и уже невозможно, нет условий! Впрочем, неволить не будем — ищите квартиру».

Белой июньской ночью, в канун V Олимпийских игр в Стокгольме, Николай Александрович покидал «Бирму». Дым на русской олимпийской плавучей базе стоял коромыслом. Панина по пути к трапу то и дело задевали какие-то подвыпившие люди. Шатаясь, бродили они от борта к борту в обнимку с юными шведскими студентками, которые слетались на корабль, как бабочки на огонек в ночи. Звенели звуки оркестра, и палуба под грохотом ног резонировала незамысловатые ритмы. Среди этой толпы можно было увидеть нескольких спортсменов, которых, наверное, мучила бессонница в канун старта. Впрочем, если даже бессонницы не было, ее на «Бирме» можно было быстро нажить.

Панин скоро нашел квартиру — маленькую, уютную. Оя выбирал ее, ориентируясь не только на свой вкус, но думая и о жене, которая вскоре должна была приехать. Место живописное, главный стадион под боком, и до стрельбища сравнительно недалеко. Остаток ночи проведен в тишине, да сон уже не идет. Утро мучительное. Голова разламывается, и хочется теперь только одного: взять в руки привычное оружие, поймать мушку и далекую мишень, услышать грохот выстрела. Может быть, этот привычный звук вернет жизни привычную ей динамику, настроенность, ритмичность?

Не вернул.

Стрельбище для тренировок было закрыто. Один день только стреляли — в пятницу. А субботу и воскресенье устроители олимпийских стрелковых состязаний сделали выходными днями для сотрудников тира. В понедельник — милости просим, но только не на тренировки, а на соревнования!

«Но как же так, — бушует русская команда, — это ведь непорядок, мы даж« привыкнуть к стрельбищу не успеем, вы, дорогие хозяева, нарушаете главные положения Олимпийской хартии».

Вежливые улыбки в ответ никого удовлетворить не могут. А ведь стрелки Швеции тир обживали многие месяцы, для них вся эта туманная лесная низинка— как дом родной, каждый ветерок известен, каждый бугорок при пристрелке учтен. Условия для соревнований явно неравные. Обижены, естественно, не только русские спортсмены, но и все другие. Но они имели хотя бы неделю для акклиматизации. Русский же пароход прибыл в Стокгольм накануне Олимпиады.

Дома, разочарованный и злой, Николай Александрович делает очередную запись в своем олимпийском дневнике: «Должен признаться, что не только это, но и вся организация нашей поездки под казенным руководством Воейкова не возбуждает во многих из нас ни малейшего энтузиазма к соревнованию».

Снова и снова Панин возвращается к событиям последних полутора лет, после того как было принято решение о создании Олимпийского оргкомитета России. Ну зачем же сейчас удивляться и терзать себя, если все это можно было предвидеть заранее? И он предвидел, только все никак не верилось, что сбудутся самые худшие варианты прогнозов. С первых дней («поезд» пошел под уклон, без тормозов, без опытных, мудрых «машинистов» он не мог задержаться ни на полустанках, ни на узловых станциях. Рано или поздно, на крутом повороте он обречен был на аварию. Стоп-краны в действие никто привести не мог, поскольку их даже не спроектировали.

Активность в решении организационных проблем только обозначалась. Пунктир заменял линию. После того как 25 февраля 1911 года был избран Российский олимпийский комитет, стало ясно, что серьезных решений, связанных с демократизацией спортивного движения, развитием его массовости, ожидать нечего. В него попали главным образом представители реакционных кругов. Им принадлежало право решающего голоса. Они им и воспользовались в полной мере.

7 июня состав Российского олимпийского комитета был утвержден царским правительством. Дискуссий по поводу состава не было никаких и не могло быть.

И вот первое решение комитета. Узнав о нем, Николай Александрович схватился за голову: ото роковой шаг, он уничтожит те позиции, которые уже завоеваны русскими — не военными стрелками! И вдруг категорическое, не подлежащее оспариванию решение: поручить организацию олимпийских команд фехтовальщиков, стрелков и конников военному ведомству. А еще конкретнее, за стрелковые сборные непосредственно отвечает генерал Зайончковский, служака, штабист, типичный представитель военной касты, ограниченной и враждебной всему, что вне ее. Уж он-то сделает так, чтобы в Стокгольм поехали только военные стрелки!

А между тем сообщения из Швеции были совершенно недвусмысленными: соревнования будут проходить по «особой» программе, дающей преимущество шведским командам. Значит, надо готовиться особенно тщательно. Значит, в бой надо бросить лучшие силы!

Николай Александрович хорошо понимает, что его, весной 1912 года в седьмой раз выигравшего чемпионат России, обладателя пятнадцати золотых медалей, в команду включат непременно. А вот что же будет с другими его товарищами по стрелковому спорту? Сильнейшие стрелки России публикуют письма в газетах, протестуя против произвола генералов, комплектовавших олимпийские команды по стрельбе. С таким же протестом обращаются в газеты фехтовальщики. Ни ответа, ни привета. Чемпионы России по стрельбе из винтовки Е. Тевяшов, В. Лучинский, О. Шмунк в олимпийскую команду не попадают. В команде пистолетчи-ков единственным штатским оказывается Николай Александрович.

Дальше —больше. Генеральским приказом было закрыто для тренировок такое привычное и удобное Семеновское стрельбище. Пришлось всей командой ездить в Ораниенбаум, в Высшую стрелковую школу. В итоге на тренировку уходит целый день. К вечеру стрелки совершенно изматываются, и, естественно, вторая половина стрельб дает мало практических результатов. Усталый глаз. Усталая рука. Рассеивание пуль по мишени начинается чудовищное.

И все-таки Панин не сдавался. Это не страшно, что капитаном и общественным тренером команды назначили другого, а не его, самого опытного, уже бывавшего на олимпиаде, уже прошедшего через горнило всех ее испытаний. Обиду отбросим. Главное ведь, как всегда, честь русского оружия.

Личные тренировки Панина — как показательный урок и военным стрелкам. Еще бы: из специального пистолета «Смит и Вессон» на дистанции 50 метров по олимпийской десятичасовой мишени, тратя 60 выстрелов, он добивается изо дня в день очень ровных результатов — 535—545 очков. У остальных редко-редко выше 450.

В эти дни он делает все, чтобы сплотить команду. И к моменту отъезда в Стокгольм результаты стрелков резко выросли. Можно попытаться бросить вызов сильнейшим!

12 июня «Бирма» отплывала в Швецию. Провожающие и спортсмены дружно крикнули «Ура!». Пароход отчалил. И Панин еще раз отметил про себя: ни разу — ни на тренировках, ни на контрольных стрельбах и даже здесь, на набережной, — он так и не увидел генерала Зайончковского, ответственного за подготовку стрелков. Вот каково «генеральское руководство»!

Для Панина в этом, теперь уже не имеющем никакого значения, факте особый смысл. Он для него как бы завершение длительных размышлений по поводу всей организационной кутерьмы накануне Олимпиады. «Ну как же так, обидно все у нас получается. Хорошие результаты, достижения чаще всего не результат правильной, активной организации, заинтересованности сверху, а вопреки ей. И каким же талантливым должен быть наш русский народ, чтобы выдержать все издевки над здравым смыслом, над его талантом и все-таки доказать свое, пробиться, вырваться из цепкой хватки казенщины и бюрократизма...»

..Мишени темнеют, кажется, совсем недалеко. Зеленый радостный лес окружает стрелков, деревья карабкаются по пологим склонам неглубокого лога. Поляна покрыта упругим травяным ковром. Панин не всматривается в лица соперников — это бессмысленно сейчас: ни с кем из них он не знаком. Реальные их силы на сегодня ему тоже неясны. Так что решать задачу придется с очень многими неизвестными. Да тут еще организаторы объявляют, что мишени у каждого стрелка будут меняться через каждые шесть выстрелов и время на каждую такую серию ограничено — четыре минуты. В принципе такой лимит вполне приемлем, но только тогда, когда стрельбище закрытое, когда ничто не способно помешать спортсмену добиться своего результата.

Однако шведы — организаторы олимпийских соревнований по стрельбе — допустили досадный просчет, оборудовав тир без учета переменчивой балтийской погоды.

Русская команда попала во вторую смену. Сначала небо было ясным, чистым. Ни малейшего ветерка. «Чудесно, чудесно, лучше не придумаешь погоды, друзья». Панин повел команду на огневой рубеж — к широкому деревянному барьеру, на который можно положить оружие, патроны, бинокль. И первые выстрелы пошли точно в центр мишени.

Ритм стрельбы начал увлекать, когда случилось непредвиденное. Собственно говоря, шквала, налетевшего с моря, можно было ожидать в любой час. Для тех, кто знает капризную погоду Балтики, это совершенно обычное явление. И Панин именно этого опасался, когда услышал о том, что стрельбище открытое, а лимит времени тем не менее введен.

Закружились, завыли шквальные вихри. Густые фиолетовые облака окружили лощину и стали втягиваться даже в просветы между деревьями. Дождь — такой холодный и злой в этот летний день — оказался поистине неутомимым. Просвета не было. Стрельбы переносить никто не собирался. Соревнования, несмотря на необорудованность тира, должны были идти, непонятно почему, при любой погоде.

Капли дождя цеплялись за прицел и мушку. Мишень карежилась, извивалась. Иногда она — через каплю дождя — казалась невероятно большой. Иногда исчезала вовсе. Порывы ветра своими могучими руками расшатывали руку, дергали за спусковой крючок, заставляли выстрелить раньше, чем хотелось. Чем было нужно.

Четыре минуты, отведенные на серию, были микроскопически малыми. Иногда приходилось стрелять почти не прицеливаясь, чтобы успеть закончить к смене мишеней.

«Разве можно было ожидать, что на стрельбище понадобится самый обычный зонтик? Но даже зонтиков организаторы не могут предложить нам. И не только нам, а и другим командам из этой смены».

Поистине, подсчитали — прослезились. Результаты стрельбы у русской команды были плачевными. Даже Панин показал результат, намного худший, чем в обычных условиях: четвертое место его устроить не могло. И что досаднее всего: главные соперники — американцы и хозяева тира — стреляли в хорошую погоду, когда каждый выстрел можно было выверить, когда ни одно облачко не застилало ясного неба. Условия, конечно, оказались совершенно неравными. А ведь как легко можно было предусмотреть такое обычное для этих мест осложнение и построить легкое временное здание, в котором стрелки — все без исключения — могли бы укрыться.

Между прочим, шведская команда явилась на соревнования, вооружившись еще и зонтиками...

Шквал пронесся быстро. Через час начался второй акт. Дуэльная командная стрельба. Именно здесь русская команда была сильна, как нигде. Именно здесь Панин не имел себе равных. Теперь, казалось, ничто не могло лишить Николая Александровича и его коллег высшей награды.

...Силуэт человека среднего роста.

Команда «Огонь!», подаваемая по-французски.

Три быстролетных секунды, которые отделяют команду от того мгновения, когда силуэт повернется с помощью часового механизма в профиль и станет невидимым.

Три секунды — выстрел!

Три секунды — выстрел!

Торопись, потому что, если выстрелишь в то мгновение, когда мишени поворачиваются и пробоина окажется не идеально круглой, тебе попадание не засчитают.

Правила жесткие. Правила как будто точные. И, несмотря на это, допускают разночтения. Потому что пробоина теряет свои очертания и становится продолговатой не только из-за того, что мишень в этот момент начала «уходить» от стрелка и выстрел шел вдогонку. Продолговатые пробоины образуются иногда и при нормальной стрельбе, в особенности если мишени сделаны из вязкого древесного картона. «А кроме того, — автоматически зафиксировал про себя Панин, услышав об этом «правиле продолговатого пулевого следа», — пуля не всегда летит строго горизонтально, нередко бывает отклонение продольной оси пули от траектории полета, и тогда «неправильная» пробоина просто неизбежна...»

Для чего же это правило нужно? Ведь все стрелки поставлены в принципе в одинаковые условия. Для всех стрелков мишени поворачиваются в одну и ту же долю секунды. Процент выстрелов в момент вращения мишеней для всех одинаков. Словом, правило совершенно лишнее, только затягивающее стрельбу и подведение итогов, нарушающее четкий ритм стрельбы, без которого не добиться точных попаданий.

Рассуждая так, Панин не учитывал «особых» шведских интересов, о которых так часто писали газеты еще задолго до начала Олимпиады. Корректное на первый взгляд правило становилось опасным оружием в руках недобросовестных арбитров, преследующих «свои цели». Кристально честный человек, Панин не мог — даже будучи хорошо знаком с некоторыми «приемами» судейства в фигурном катании — представить себе, что в стрельбе, с ее объективными оценками, возможно что-то подобное. А ведь именно правило «продолговатого следа» и давало возможность для «субъективных оценок». Остается только добавить, что высшее жюри в дуэльной стрельбе полностью состояло из шведов.

До начала стрельбы Николай Александрович всем этим даже не интересовался. Только черные силуэты волновали его. Только они будили в нем азарт. Русская команда вышла на линию огня после американской. Результат главных соперников был известен. Хотя он и был очень высок, это не смутило ни самого Панина, ни его коллег.

Русская команда стреляла без промаха. Все стрелки почти синхронно выпускали пулю за пулей в мишени. И даже секунда оставалась, чтобы посмотреть на соседа, улыбнуться ему поддерживающе и понимающе: вот это темп, вот эта удача, и так надо держать до конца!

Счастливые, они бросились поздравлять друг друга: ни одного промаха, все пули легли в цель. Пусть теперь попробует кто-нибудь догнать, ведь американцы уже позади, а сильнее их в мире пока никого нет!

Самыми сильными на Олимпиаде оказались шведские судьи. Они победили всех. Они нашли вдруг у русских стрелков две «косых» пули. И сообщили об этом как раз в тот момент, когда закончила стрельбу шведская команда. И именно у нее они не обнаружили вообще ни одного промаха, ни одной неудачной пробоины.

Панин ощутил бессильный гнев. Никто, кроме судей, не мог контролировать попадания шведских стрелков. До линии огня от мест для болельщиков было около 50 метров. И еще столько же до мишеней. С помощью даже самого сильного бинокля установить характер попаданий было невозможно.

Николай Александрович бросился к человеку, который официально носил титут «капитан команды». Это был полковник Шестериков, человек в такой же степени безликий, как и равнодушный. И все-таки Панин был уверен, что расшевелит его. Ведь тут честь русского оружия, а она должна быть превыше всего не только для спортсмена, но и для представителя русской армии.

Полковник Шестериков спокойно и даже апатично выслушал просьбу Панина допустить к осмотру мишеней участников соревнований и нейтральных судей.

— Ну зачем же так драматизировать ситуацию? Серебряные медали Олимпиады — это тоже замечательно. Мы не должны конфликтовать с хозяевами Игр — генералу Воейкову, руководителю всей нашей команды, это может очень не понравиться. Словом, постарайтесь не скандалить...

Руки у Панина опустились. Что же может сделать он, рядовой участник Игр, если даже капитан команды, назначенный оргкомитетом, попросту говоря, умывает руки и не желает вступить в борьбу с нечестными судьями, если он отступает с поля боя без всякого сопротивления?

Протест у Панина принимает своеобразную личную форму. Соревнования, окрашенные духом шведского шовинизма, потерявшие свой объективный характер, теряют для него всякий интерес. Он больше не посещает их. Тем более ЧТО каждый день приносит все новые и новые сообщения о том, как нечестно действуют шведские арбитры в других видах спорта. И это не от незнания правил или недостаточно сильной спортивной подготовленности. Каждый раз объектами просчетов, а если называть вещи своими именами — судейских преследований, становятся атлеты, являющиеся главными конкурентами шведов в поединках за призовые награды.

Так было в борьбе, когда судьи дисквалифицировали нескольких спортсменов за то, что они вышли на ковер, смазавшись вазелином. Шведские борцы за ту же вину были только предупреждены. В теннисе пары комплектовались так, чтобы как можно больше представителей одних и тех же стран вылетело после предварительных игр и, таким образом, уменьшилась конкуренция для шведских теннисистов. Десятки примеров недопустимой «судейской игры» нашлись в гребле, конном спорте, велосипеде.

В итоге оказалось, что русские спортсмены среди двадцати стартовавших команд заняли только пятнадцатое место. Конечно, виной тому была и необъективность судей. Но ведь от нее страдали не только русские? «Конечно, не только мы, — вел свои записи Панин. — И все же четырнадцать команд нас обошли. Медалей у русских почти нет. Золотых вообще ни одной. Причина может быть только одна, главная причина: мы плохо и несвоевременно готовились к поездке в Швецию. У нас еще очень низка и техника и тактика спортивной борьбы. И все это проистекает от малочисленности спортивных клубов в стране и их недемократичности. В таких условиях невозможно думать о высоких результатах. И это в стране спортивной по духу, которая может стать гигантом в мировом спорте...»

Разочарование настолько сильно, что Николай Александрович старается не думать о спорте. Ему хочется бросить даже тренировки с юными спортсменами. Он ведь учит их честному отношению к делу, он воспитывает в них лучшие черты человеческого характера, зная, что спорт только помогает их укреплять и развивать. А потом им придется столкнуться с бесчестными приемами, с дельцами от спорта...

От невеселых дум Панин пытается убежать на живописные окраины Стокгольма. Он катается на маленьких пароходиках по узким извилистым шхерам. В одном из курортных парков на берегу пролива он видит бронзовую фигуру конькобежца. Его тело легко мчится вдаль. Он, бронзовый, тем не менее раскован и свободен. Его глаза видят где-то там, за линией горизонта, счастливый финиш.

После длительных расспросов Николаю Александровичу удается выяснить, что прототип этой скульптуры — русский конькобежец Седов, поразивший всех выступлением на чемпионате мира в Хельсинки в 1906 году. И Панин в конце своего пребывания в Стокгольме делает такую запись: «Эта устремленная вперед фигура конькобежца показалась мне символической. Она точно обещала, что русские спортсмены еще поразят в будущем весь мир своими достижениями!..»

Как бы очищенным, сбросившим тяжесть невеселых олимпийских итогов садится Панин на пароход, который везет его в Петербург. Нет, оп не забросит свою педагогическую деятельность. Ни в коем случае он не оставит ее. Только постарается воспитывать не беспочвенных романтиков (которые все вокруг, в том числе и происходящее в спорте, будут видеть в одном только розовом свете), а реалистов, людей, которые смогут бороться до конца за свои убеждения, за свое понимание спорта, за его олимпийские идеалы.

 
Чайковский А. М. Волшебная восьмерка. Документальная повесть о Н. А. Панине-Коломенкине. Предисл. А. Гандельсмана. М., 'Физкультура и спорт', 1978. 215 с. с ил.
Разделы
Волшебная восьмерка. Документальная повесть о Н. А. Панине-Коломенкине. (Чайковский А. М.)
Глава 1 Снежинки на руке
Глава 2 "Дай руку, красная рубаха!.."
Глава 3 "Где ваша совесть, господа судьи?"
Глава 4 Нить Ариадны, ведущая к победе
Глава 5 Последний шаг - он самый трудный
Глава 6 История - это будущее наоборот
Глава 7 Твердые принципы и их соблюдение
Глава 8 Каждый человек спортсмен, только не каждый знает это!
Глава 9 Подсчитали - прослезились!
Глава 10 Гармония личности и жизнь без выходных
Глава 11 Самый суровый судья
Вход


Имя
Пароль
 
Поиск по сайту

© Tulup 2005–2024
Время подготовки страницы: 0.039 сек.